https://www.apollo.ee/ru/bilet-na-dvoih-iz-rossii-v-zhizn-99-99.html
ХIII
Ротвейлер Максимус
Предполагаемую виллу Сусанина, как и окрестные дома, окружал высокий дощатый забор. Дядя Степа приналег грудью и крикнул Бендеру: - Твоя идея, твой заход. Лезь!
Но они не подумали о подстерегающих их неожиданностях. В темноте осталась незамеченной надпись: ЗДЕШНИЙ ПЕС НЕ САМЫЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ ЧЕЛОВЕКА!
Штирлиц злорадно усмехнулся, услышав глухое рычание и вопли Бендера. Он-то всё предвидел и учёл.
Прыжки туда-обратно через забор в смысле тренировки укрепляюще воздействовали на сердечную мышцу Бендера. Но вот ягодичным мышцам не повезло.
Свобода выбора отсутствовала: в одном саду разъяренная немецкая овчарка, по другую сторону забора ротвейлер.
- Штирлиц, на помощь! – воззвал турецкоподданный.
«С какой стати?» – подумал Исаев.
- С той, что ты, падаль, знаешь немецкий! – во всеуслышание подумал в ответ Бендер.
Роланд знал собак, у него были псы обеих пород.
- Halt! – рявкнул он овчарке. – Pfoten höch!
Пес не отреагировал: он служил в российских пограничных войсках и разрывался от ярости: в спокойную пенсионную пору кто-то посмел вторгнуться на его территорию.
Ротвейлер оказался молодым, чуть меньше года собачонком. Роланд ненадолго оседлал его – лучший способ для самоутверждения в случае ротвейлеров для тех, кто хочет перенять власть у хозяина – и пес приручился. Похоже, он еще не выбрал себе хозяина – ротвейлеры сами выбирают, кому будут подчиняться. Скоро Роланд уже играл с ним в «сбегай -принеси»: бросал содранный ботинок Бендера, и ротвейлер приносил его обратно, бодро помахивая куцым хвостиком.
- Его зовут Максимус, - сообщил Штирлиц, погладив собаку по голове.
- А ты откуда знаешь? – удивился Эрнест.
- Он сам сказал, - на полном серьезе ответил разведчик Исаев.
- Какая бы получилась картина! – прыснув, прошептал Кёлер Роланду.
- Какая?
- Свобода выбора русской души.
- А какой, по-вашему, могла бы быть свобода выбора эстонской души?
- Ну, тогда понадобилась бы целая свора собак. Хотя нет… - художник задумался. – Пожалуй, собаки бы не понадобились, хватило бы своих сородичей.
Их обмен мнений о возможности возникновения нового эстонского художественного шедевра был прерван суровой решительностью разведчика Исаева.
- Операцию необходимо продолжать!
- После такого шума? – удивился покусанный и обглоданный Комбинатор.
Штирлиц взглянул на него с презрением, смешанным с враждебностью:
- Я не верю, что господин Носов дал нам реальные координаты. Это сверхнереально. Маловероятно. Иначе здесь бы уже кишели головорезы Сусанина, как муравьи при приближении медведя к муравейнику.
- Нет! – горестно вскричал Лев Толстой. – Прежде всего мы должны направиться в Ясную Поляну. Вы мне обещали…
Никто не помнил подобного обещания, но спорить не стали. Хемингуэй утешал графа, как ребенка, у которого выманили пряник: - Конечно, мы навестим вашу родную усадьбу, почтеннейший Лев Николаевич Толстой.
«Вот что значит литературный авторитет. Даже здесь… даже сейчас…» - подумал Роланд.
В мозгу Бендера заскрипело: «Из-за этого культурного рудимента мы должны отказаться от своего богатства. Ну и положеньице, черт бы побрал, хоть свой член выставляй в залог, да еще этот Лурих… смотрит прямо в глаза. Эдакий Фрейд в латах!»
Тридцать первый день
В Курске, как и во многих городах России, бродили большие собачьи стаи. Роланд не придавал этому значения, только смотрел: «От же чудовища!»
Но Юлия впадала в панику, видя собак даже издали, пришлось Роланду провожать ее утром до работы и встречать по вечерам. А после известия о беременности Юлии стал бояться вместе с ней. Со странным любопытством он начал наблюдать за этими бесхозными бродягами. И вскоре понял, что это не просто компания уныло существующих трюхающих особей. Нет, у них была своя иерархия и свой кодекс, несмотря на разболтанный, не вымуштрованный состав. Даже в частоте их передвижений наблюдалась некая системность. Поначалу он не смог дать этому никакого вразумительного объяснения.
Однажды утром, вынося мусор, Роланд увидел во дворе мусоровозку, водитель которой опустошал контейнеры так безалаберно, что часть содержимого вываливалось на землю. Псы уже стояли наготове, дрожа от возбуждения, скуля от нетерпения, ожидая, когда халтурщик закончит свою работу. Как только машина отъехала, алчная стая ринулась селектировать и делить добычу. У них не было дисциплины волчьей стаи, эти существа еще не одичали окончательно и полностью зависели от города. В лесу они не продержались бы даже недели, ну разве что только в роли волчьих невест.
Здесь каждый урывал для себя, у слабых силой выхватывали из пасти лучшую добычу.
Иногда они нападали на людей, после чего объявлялась кампания и в пострадавшем районе появлялся дребезжащий фургон охотников на бродячих собак
Как-то вечером Роланд увидел желтую суку, отчаянно отбивавшуюся от трех атакующих ее самцов. Яростно рыча, она пыталась прорваться сквозь тела, преграждавшие ей путь – туда, где раздавалось не менее отчаянное рычание. Но то были не рыки сражающихся, а грызня делящих добычу. Одиночные писки привлекли внимание Роланда. Он тут же понял, почему сука так остервенело сражалась. Она выбрала не самое удачное место где ощениться. Среди картонных ящиков, сбрасываемых за мусорные баки, возле которых собиралась стая. И теперь ее недавние сотоварищи разрывали ее потомство в клочья, кромсая новорожденную, еще не способную к сопротивлению нежную мякоть. Всё свершилось за несколько минут. Но долго звучал горестный вой желтой суки.
Утром они с Юлией увидели эту свору. Желтая сука находилась среди них, всё, что случилось вчера, стало прошлым. Ей пришлось примкнуть к стае, чтобы продолжить свое существование.
Эти полусобаки никогда не лаяли. Они научились молчать. Как и люди, с ними тоже такое случается. Страдания обучают молчанию, загоняя внутрь крики, чтобы вынести страдания. Передвигаться лучше в коллективе. Чтобы подбирать выброшенные презренные объедки, испортившиеся отходы.
Не умея никого благодарить за сегодняшний день, желтая сука жила в ожидании завтрашнего дня, сулящего выживание.
***
У Роланда за всю жизнь было две собаки. Его собственные. Нет, не одновременно. Первую назвали Ута, потому что в щенячьем возрасте она смешно переваливалась как утка. Но назвать Уткой, конечно, никуда не годилось. Одноклассники просто бы Роланда засмеяли. Ута выросла и превратилась в большую немецкую овчарку, и стала ужасом парка на улице Лятте. Когда ей удавалось высвободиться с поводка, она тут же нападала.
«Почему?» - поражался Роланд своим детским умом. Вскоре до него дошло: люди убегали от страха перед большой собакой, а в Уте пробуждался инстинкт зверя, преследующего добычу.
Только намного позже Роланд понял, что для воспитания крупной породистой собаки он был слишком юн. Хотя это не оправдывало действий отчима, ворвавшегося в его 9-летнюю жизнь. В один день на вопрос: - А где Ута? – тот ответил: - Прибил её, стерву, лопатой!
Вначале Роланд не поверил. Только позже. Когда отчим погнался за ним с мотыгой из-за нечаянно растоптанной луковицы нарцисса. Когда для избавления от девяти фурункулов отчим посоветовал ему поесть соли. Грубой поваренной соли. Шесть копеек килограмм.
- Авитаминоз, - диагностировал врач. – Витамины надо кушать, парень!
И посмотрел куда-то вдаль. Роланд проследил за взглядом старого доктора и не увидел ничего, кроме жестяной печи. Старик же, кроме языков пламени в устье печки, увидел еще одно пламя – в нём, в Роланде. Хотя подросток больше молчал, зато выучился разговаривать сам с собой. Тайно. Чтобы другие не услышали.
Заместитель отца купил ему банку с желтыми горошинами вроде конфеток. Она стоила девять копеек. С десяти копеек одну дали сдачу. За это можно было купить полтетради. Если бы таковые, конечно, продавали. Нет, в том сельском магазине продавали другие половинки - пол-литровки.
После всего происшедшего у Роланда пропал всякий интерес к собакам. Только пятнадцать лет спустя он оказался в патовой ситуации – на день рождения ему подарили щенка. Маленького ротвейлера, который по ночам скулил и царапал дверь, словно пытался избавиться от страха одиночества, темноты и неведомого пространства кухни. Всё чаще Роланду приходилось вставать и утешать малыша.
Довольно скоро пес научился грызть и рвать. Тело его росло с удивительной быстротой, ножка стола тем временем превратилась в карандаш. Роланду пришлось купить ошейник с металлическими шипами. «Как рокер» подумал он, глядя на пса, закованного в ошейник. Тот смотрел на него, подергивая огрызком хвоста, наверное, в знак несогласия. Назвать его Панком не годилось, слишком аристократическим был его собачий род и свидетельство о рождении. Имена матери и отца были отмечены приставками «фон». Ротвейлер был родом из далекой Германии. Единственное, что отличало его от собратьев в стране рождения, так это то, что он рычал на чистом эстонском языке. Роланд нарек его Ральфом. Международное имя – закону о языке не к чему было придраться. В этом мире, который вращался всё быстрее, заглатывая этносы, закручивая в водоворот и сплавляя их в чреве глобальности, которой прислуживали даже националисты. Для умалчивания им натянули намордники на скулы. Точно так же, как это пришлось сделать Роланду с Ральфом. Иначе можно было получить штрафом по мордасам.
